Эми не хотела побега. Она хотела, чтобы Изабелла заказала ей новый узор — например, звёзды вдоль позвоночника. Чтобы Гектор однажды рухнул на колени, поняв, что его власть — лишь театр, а её власть — в умении «чувствовать». И чтобы море, это вечное зеркало, однажды отразило её не голой, но «обнажённой» — без масок, без ролей. Просто женщину, которая нашла рай в служении.
Или ад? Но разве это важно, когда волны поют тебе колыбельную, а плющ на боку пульсирует в такт прибою?
Глава 19: Шторм
Море вздыбилось чёрными жерлами, выплёвывая на палубу яхты тонны солёной ярости. Ветер выл, как загнанная в угол пума, рвал паруса в клочья и метал в лицо Изабелле брызги, похожие на слёги гигантской плети. Она, вцепившись в позолоченный поручень, орала в рацию то, чего сама не понимала:
— Кошек! В трюм! На цепи, пока не потопили нас всех!
Экипаж, оглушённый грохотом волн, бросился исполнять. Пума, прижав уши, металась по каюте, пока грубые руки не затянули на её шее стальной ошейник. Эми же, сидевшую у ног Изабеллы в своей обычной позе «идеального служения», схватили за титановый обруч и потащили следом. Она не сопротивлялась — её плющ светился синим, цвет холодной ясности. «Смерть близка. Но разве я не умирала уже сто раз?»
Когда шторм стих, оставив после себя синее небо и полныймштиль, Изабелла спустилась в трюм. Там, в полумраке, она увидела пуму, спящую на сене, и Эми… Её шею теперь сжимал не только титановый ошейник, но и кожаный ремень с шипами, прикованный к стене. Плющ на рёбрах девушки пульсировал медным оттенком — цвет покорности.
— Я говорила только о звере! — Изабелла ударила кулаком по железной двери. — Кто посмел…
— Оставьте, — Изабелла провела пальцем по кожаному ошейнику, чувствуя под ним пульс. — Это… эстетично.
Её плющ заиграл розовым и золотым — не из-за Изабеллы, а из-за самой себя. Цепь — это не клетка. Это доказательство: я нужна.
На верхней палубе, где солнце вылизало раны яхты, Изабелла растянулась топлес на шезлонге. Её купальник , размером с ладонь, сливался с кожей, словно второй слой эпидермиса. Эми, стоя на коленях, водила языком по её груди, вырисовывая круги вокруг сосков. Каждое движение было молитвой:
Широкий плоский язык скользил от ключицы к подмышке, заставляя Изабеллу вздрагивать.
Кончик, точный как игла, выписывал арабески вокруг ареолы, пока кожа не покрывалась мурашками.
Лёгкое прикусывание — не боль, но намёк на власть, которую Изабелла тут же теряла, стоня.
Пауза, чтобы дыхание Эми смешалось с её потом, создавая коктейль из унижения и восторга.
— Ты… ты как татуировка, — прошептала Изабелла, — чем дольше смотрю, тем больше деталей вижу.
Эми не ответила. Её плющ светился изумрудным — цвет глубокой воды, что скрывает на дне и сокровища. «Она думает, что украсила меня цепью. Но это я украсила её мир своей покорностью и искусством.»
Второй шторм пришёл не как стихия, а как мститель. Он подкрался тихо, затаив дыхание в свинцовых тучах, и обрушился на яхту внезапно, словно знал: Эми начала забывать вкус страха. Ветер не выл — он «смеялся», разрывая паруса в клочья. Волны, чёрные и маслянистые, лизали борта, как языки древних чудовищ, помнящих вкус кораблей. Изабелла, вцепившись в позолоченный поручень, кричала что-то о богах и страховках, но её голос тонул в рёве воды, ставшей твёрдой, как бетон.
Яхта влетела в рифы с хрустом ломающейся кости. Пума, сорвавшись с цепи, метнулась в темноту — последнее, что видела Эми, были её глаза, полные дикого понимания: «свобода или смерть — это одно».
Глава 20: Выживание
Эми вынырнула в мире, перевёрнутом с ног на голову. Соль въедалась в раны, плющ на рёбрах светился ядовито-зелёным — цвет паники. Она плыла, не зная направления, пока волны не вышвырнули её на берег острова, похожего на спину доисторического ящера. Песок, горячий и грубый, стал её одеялом. Во сне ей снилось, что язык — это корень, врастающий в землю, а титановый ошейник — ожерелье королевы, забывшей своё имя.
За два дня она обошла остров, ставшего её исповедником.
— Пляжи шептали ракушками о кораблях, что стали пищей для волн.
— Джунгли дарили ей плоды, горькие как правда, и воду, сладкую как обман.
— Скалы на северной оконечности показали ей путь: за узким проливом маячил другой остров, а за ним — город, чьи огни мерцали, как фонарики в руках детей.
Город. Там были улицы, где люди носят каблуки, офисы, где подписывают контракты, и люди, считавшие её исчезновение красивой легендой. А ещё там возможно был Осип — человек, который искал её, чтобы вернуть в клетку из стекла и акций.
Или… вернуться к Дону Игнасио? Чип в её теле, мертвый или спящий, всё ещё звал туда, где она получила свой плющ.
Эми сидела на камне, смотря, как волны рисуют пеной узоры у её ног. Её мысли пульсировали в такт прибою:
— Что делать? Вернуться в прошлое, надеть платья, заново научиться стыдиться наготы.
— Стать снова Эми — призраком, воскресшим из газетных заголовков?
— Но что, если тело, научившееся читать чужие желания, уже не сможет носить чужие амбиции?
— Или вернуться к Дону, приползти на коленях, позволить надеть новую цепь.
— Снова стать идеальным инструментом, где боль и удовольствие — одно.
— Но что, если её плющ, видевший свободу, больше не захочет быть рабом палитры?
— Или доплыть до города, но не как Эми, а как «никто».
— Стереть себя, как надпись на песке, и начать с чистого листа.
— Но как забыть язык, выучивший алфавит чужой кожи?
Эми встала, сбрасывая с плеч солёную корку. Её плющ, обычно послушный, вдруг вспыхнул чёрным — цвет пустоты, что страшнее шторма. Она шагнула в воду, чувствуя, как волны обнимают её бёдра.
— Ты выбрала смерть? — спросил бы Дон, увидев это.
— Нет, — ответила бы она. — Я выбрала шторм.
Она поплыла. Не к городу. Не к Дону. А «вглубь» — туда, где горизонт растворяется в бесконечности, а тело становится волной. Вдруг её плющ засветился — не цветом, а «отсутствием цвета». Как чистый холст. Как первый вздох.
Или это был остров за горизонтом? Может, там живут другие кошечки, чьи татуировки рассказывают правду. Может, там нет цепей. А может, цепи — это то, что мы сами надеваем, чтобы не улететь в небо.
Но Эми плыла. Потому что выбор — это не путь. Это движение.
* * *
Песок пляжа, раскалённый до бледного золота, жег ступни, но Эми не замедляла шаг. Её тело, обученное не чувствовать холода мрамора или жара чужих взглядов, теперь напряглось под ласковым солнцем свободы. Титановый ошейник, обычно невесомый, давил как воротник висельника. Она сорвала с шезлонга полосатое полотенце — ткань пахла кокосовым кремом и чужим беззаботным летом — и обмотала его вокруг шеи. Узел дрожал в такт пульсу, но со стороны это выглядело как модный аксессуар.
— Женщины с грудями, открытыми ветру, смеялись над шутками в тени зонтиков.
— Мужчины в плавках, похожих на ленты, перебрасывали мяч, их крики сливались с рёвом прибоя.
— Ребёнок, тыча пальцем в Эми, спросил: «Мама, а почему у тёти кольцо на шее, как у нашей кошки?» — но его увлекли строить замок.
Она прошла мимо лежака, где розовое платье лежало рядом с солнцезащитным маслом и книгой в мягком переплёте. Эми схватила одежду, даже не глядя на размер — пальцы сами вспомнили, как когда-то выбирали шёлк по плотности нитей. В кабинке для переодевания, пахнущей мокрым деревом и солью, она натянула платье. Ткань обняла бёдра, как давно забытый друг. «Странно… Я всё ещё помню, как это — быть человеком в одежде».
Чужие шлёпанцы били по пяткам, оставляя следы, которые волна тут же стирала. Она не оглядывалась, хотя чувствовала:
— Пара подростков щёлкает фото, ловя в кадр её татуировки, похожие на граффити.
— Старик в панаме приподнял очки, заметив ее.
— Но пляж, этот великий равнодушный, уже поглотил её, как сотни других — беглых, потерянных, ищущих.
— Дон считал, что его метки — клеймо. Но здесь они — просто искусство. Или стыд?
— Кольца в сосках… Может, назову их пирсингом бунтарки? Или скажу, что это — память о любви к морю?
— Одежда жмёт под мышками. Как я раньше носила это весь день по много часов?
У выхода с пляжа, где асфальт начинал плавиться под солнцем, она остановилась. В кармане платья нашла смятые евро и визитку кафе с адресом. На обороте чей-то почерк: «Жди меня в 5».
Эми разжала пальцы. Ветер унёс визитку, но деньги она спрятала обратно. Её плющ, спрятанный под тканью, зачесался, будто хотел спросить: «Ты всё ещё моя?».
Глава 21: Новый путь
Эми познакомилась с Луи в кафе, куда устроилась мыть посуду и помогать в зале, если вдруг посетителей становилось слишком много. Хозяйка платила ей совсем мало, но кормила ее завтраком и обедом, а также разрешила ночевать на кухне.
Для Эми это был выход на ближайшее время, чтобы прийти в себя и как-то привыкнуть к старому миру и своей новой роли в нем.
Луи был занят весь день в мастерской, опытный взгляд Эми подсказывал ей, что он едва сводит концы с концами, тянет на себе бизнес не приносящий прибыли.
