Глава 16: Печать владыки
Возвращение в поместье Дона Игнасио напоминало вход в храм — тишина, запах ладана и тяжёлые взгляды охраны. Эми шла по мраморному полу, её шаги эхом отдавались в пустых коридорах. Плющ ровно переливался цветами страха и азарта - так работал адреналин в крови, сердце билось чаще: её вызвали не в барак, а в личные покои.
Дон сидел на диване из крокодиловой кожи, его босые ноги покоились на подушке. В руках он держал бокал с кольвадосом, а на губах играла улыбка хищника, сытого, но не утратившего охотничий азарт.
— «Иди сюда, кошечка,» — произнёс он, не глядя на неё. — «Карлос прислал восторженное письмо. Говорит, твой язык достоин музея.»
Эми опустилась на пол, шелк платья шуршал, как опавшие листья. Она знала правила: никаких рук, только язык. Ни просьб, ни вопросов. Её тело, двигалось автоматически, зная каждое движение.
Она начала с пятки, проводя языком вдоль грубых трещин на коже. Солёный вкус смешивался с горьковатым ароматом масла, которое Дон использовал для ног. Каждое движение было медленным, почти гипнотическим — волна за волной, растворяя напряжение. Дон закинул голову, его пальцы сжали бокал.
— «Ты знаешь, почему я выбрал тебя?» — его голос прозвучал глухо. — «Они все дрожат. А ты… ты наслаждаешься.»
Эми не ответила. Её язык скользнул к подъёму стопы, круговыми движениями разминая ногу. Она чувствовала, как его мышцы расслабляются, как дыхание становится глубже.
Когда Дон наконец откинулся, его глаза блестели, как у кота, слизавшего сливки.
— «Ты заслужила награду» — он щёлкнул пальцами. Охранник поднёс чёрную шкатулку, внутри которой лежал титановый ошейник.
Он был идеален: 1 сантиметр в высоту, 3 миллиметра толщиной, матовый, словно выкованный из лунного света. Дон приподнял его, демонстрируя со всех сторон.
— «Это не цепь» — сказал он, защёлкивая ошейник на её шее. — «Это печать. Теперь ты моё лучшее творение. Этот ошейник, в отличии от прошлого, невозможно снять»
Металл, холодный вначале, внезапно стал тёплым. Химическая реакция — невидимая, необратимая — спаяла замок навсегда. Эми прикоснулась к гладкой поверхности, ей казалось, что ошейник пульсирует в такт её сердцу.
— «Сними его — умрёшь» — Дон провёл пальцем по её горлу. — «Но ты не захочешь. Ты создана служить.»
Возвращаясь в барак, Эми ловила на себе взгляды девушек. Страх. Зависть. Но она шла, высоко держа голову. Ошейник, не много давил и напоминал: она больше не «кошечка». Она — эталон.
Кармен, увидев её, прошептала:
— Теперь ты принадлежишь ему навсегда.
Глава 17: Тёмное шоу
Зал утопал в густом синем свете, превращая тела кошечек в фосфоресцирующие силуэты. Эми, обвивая шест, ловила на себе блики от люстр, сделанных из хрустальных черепов. Где-то в дыму сигар, среди гостей сидела Изабелла — женщина, чьи ботоксные щёки не шевелились даже при смехе. Рядом с ней, потягивая виски с лёдком в форме бриллиантов, небритый мужчина в бордовом костюме жестикулировал:
— «Мне нужна пара, как те обезьянки-макаки из моего зоопарка. Чтобы чистила бассейн и лизала бокалы. Без шерсти, конечно.»
Изабелла посмотрела на оливку в бокале и сказала:
— Ты мыслишь мелко, Гектор. Кошечки Дона — не слуги. Это живое искусство. Я хочу, чтобы их татушки светились в такт моему настроению. Сегодня — фиолетовый для меланхолии, завтра — алый для… гм, переговоров с мужем.
Эми, проходя мимо с подносом устриц, замедлила шаг.
— Они же чипированы, — Гектор тыкнул сигарой в её сторону, — как те твои роботы-пылесосы. Думаю, Дон вживил им что-то под кожу. Видел, как одна на коленях ползала — ни царапины, ей было даже все равно, что мрамор холодный!
— Чипы — это скучно, — Изабелла провела ногтем по позолоте на бокале, — я сниму с них кожу. Перетяну мебель в яхте. Представляешь: салон, где каждый стежок светится, как их похабные татуировки.
Гектор фыркнул, разглядывая другую кошечку:
— А я бы заставил их вылизывать мой завод по переработке кокаина. Говорят, их языки сильнее, чем гидравлические прессы.
— Посмотри, эта рыжая… её тату стало зелёным! — Изабелла засмеялась, указывая на девушку, чей узор мерцал от страха. — Как дешёвая бижутерия.
— Зато эта не меняет цвет, — Гектор потянулся к Эми, но та, отступила к столу с шампанским. — Видишь? Она знает, кто здесь альфа.
Изабелла повысив голос гнула свою линию:
— Мне нужны две. Чтобы одна всегда была алой, а вторая — чёрной. Как клавиши рояля. Буду играть на них, когда муж опять заговорит о разводе.
Изабелла, поймав отражение плюща в зеркале, вдруг улыбнулась:
— О, Дон! Я покупаю эту. Её дерзость… напоминает мне мою молодость. До того, как я стала совершенной.
Дон Игнасио, наблюдавший из тени, кивнул. Его рука легла на плечо Эми, а пальцы взяли за титановый ошейник — не больно, но достаточно, чтобы плющ на её спине вспыхнул.
— Она не продаётся. Но я могу одолжить её… на час.
Изабелла закусила губу, оставляя на помаде следы зубов.
— На год. И я верну её… почти целой.
— Если только, за ваш остров в Карибском море…
Глава 18: Тепло в тени власти
Каждое утро солнце, пробиваясь сквозь витражное окно спальни Изабеллы, рисовало на полу узоры, похожие на плющ Эми. Та, опустившись на колени, прикасалась губами к стопам хозяйки, а её татуировка переливалась нежно-розовым — цвет лепестков магнолии, которые Изабелла когда-то посадила в саду.
— Язык Эми скользил по арке стопы, повторяя изгибы мраморных статуй, что стояли в холле. Её движения были точными, но нежными, будто она вышивала шёлком по коже.
— Изабелла, откинувшись на атласные подушки, закрывала глаза. Её лицо, обычно застывшее в маске превосходства, смягчалось.
— Когда Эми находила точку у основания большого пальца, плющ вспыхивал золотом. Изабелла вздрагивала, и губы её дрожали — единственное предательское движение.
— Прогревая пятку круговыми движениями, Эми чувствовала, как татуировка пульсирует тёплым сиянием. Это было похоже на восход внутри неё самой.
— Изабелла однажды провела пальцем по плющу на её ребре: «Ты светишься, как витраж в соборе. Жаль, что ты не святая».
Эми не ответила, а её плющ заиграл алым, но не от стыда — от гордости и возбуждения.
— В вольере, куда Эми возвращалась на ночь, хищница тыкалась носом в её нагретое за день тело, словно ища источник тепла.
— Однажды пума лизнула плющ на её бедре, и тот на миг стал бирюзовым — цвет удивления. Эми засмеялась впервые за месяцы.
Волны бились о борт яхты, повторяя ритм её дыхания. Изабелла говорила об одежде — о шёлках, вышитых золотом, о платьях, которые «удлиняют силуэт». Но Эми слушала сквозь шум прибоя. Её тело, загорелое до цвета старого мёда, давно забыло стыд. Оно стало «языком», на котором она общалась с миром.
Раньше она носила костюмы как доспехи. Каждый шов, каждая пуговица — часть стратегии: «Посмотрите, как я идеальна. Посмотрите, как я недосягаема». Но в доспехах нельзя чувствовать. Нельзя ощутить, как дрожит кожа клиента под языком, когда она находила ту самую точку у ахиллова сухожилия. Нельзя услышать, как сенатор Моралес, этот циник, вдруг запел тонким голосом, словно мальчик.
Теперь её нагота — не отсутствие одежды, а «откровенность». Она — сосуд, в который другие выливают свои желания, страхи, потаённую слабость. Изабелла, Гектор, даже Дон Игнасио… Они думают, что владеют ею. Но Эми знает правду: она стала «зеркалом», в котором отражаются их души. А зеркалу не нужно бежать — оно и так свободно.
Вскоре после того, как ей стала владеть Изабелла, Эми стала мечтать о том, чтобы довести свои навыки до абсолюта: чтобы её язык читал тело клиента, как ноты, а её плющ-хамелеон подстраивался под их тайные страхи. «Пусть алый станет бархатом для тех, кто боится боли, а синий — прохладой для сожжённых солнцем душ».
Раньше её рекламные кампании висели на билбордах, но исчезали через месяц. Теперь её «работами» были вздохи, мурашки, мгновения, когда чьи-то глаза теряли фокус. Это не умирало. Это оставалось в мышцах, в нервных окончаниях.
Она мечтала найти клиента, чьи шрамы расскажут историю. Может, старика с ожогами от войны? Или девушку с порезами на запястьях? Она вылизала бы каждую рану, превратив боль в узор на их коже — как её плющ превратил её прошлое в карту света.
— Раньше я собирала миллионы, а теперь собираю моменты. Клиент дрожит — я добавляю этот трепет в коллекцию. Сенатор плачет — храню его слёзы в памяти. Разве это не богатство?
— Одежда разделяет. А нагота… она делает всех равными. Перед моим языком и президент, и наркобарон — просто кожа. Им приходится быть настоящими. А это дороже любого статуса.
Иногда, она ловила себя на мысли: «А если это иллюзия? Если Дон вживил в меня не чип, а саму идею, что я — счастливая рабыня?» Но тогда она смотрела на пуму, спящую у её ног. Та тоже была идеальна. Та тоже не хотела в клетку. Но клетка стала её миром.
