— Ещё… чуть… — простонала она почти без звука.
Я ускорилась. Пальцы крепко держали её за бёдра, губы обхватывали её чувствительный бугорок, язык работал точно, уверенно, как стихия. Я чувствовала, как она пульсирует подо мной — уже на пределе. Каждое моё движение отзывалось дрожью в её теле. Я знала: она близко. Очень близко.
Я работала то быстрее, то медленнее, подстраиваясь под её дыхание. Я знала, где прижаться. Где чуть втянуть. Где задержаться. Мне не нужны были слова. Я чувствовала, как её живот подрагивает под пальто, как мышцы бёдер то сжимаются, то отпускают — в судорожном желании удержаться, не сорваться полностью. Она вся была из напряжения, из жара, из давления. Её тело жаждало разрядки — не фейерверка, нет. Хоть каплю. Хоть на мгновение.
Я провела пальцем по влажной, мягкой складке, медленно нащупала вход — и осторожно вошла в неё. Она резко затаила дыхание, как будто вдохнула слишком много воздуха.
Один палец. Плавно, глубоко.
Но этого было мало. Я почувствовала, как её стенки зовут — просят большего. И ввела второй. Потом третий. Осторожно, но с нажимом, двигаясь мягко, как волна, следуя за её телом, не ломая ритма.
Влага тут же обволокла меня — горячая, липкая, как расплавленный воск, пульсирующая вокруг моих пальцев. Курай запрокинула голову назад, прижавшись затылком к холодной стене, и выдохнула сквозь губы:
— Боже…
Я чувствовала, как внутри неё сжимается. Как она держится. Как пружина с последним витком. Я двигалась языком чуть быстрее. Сильнее. Пальцами — чуть глубже. Давление возрастало, вибрировало.
И вдруг — всё… замерло.
Она не закричала. Не застонала. Она просто выгнулась, лопатками ударилась о стену, и вся её грудь на мгновение взлетела вверх, будто выдохнула вместе с душой. Её тело напряглось. Бёдра подались вперёд — и я почувствовала на языке первый всплеск. Не бурю. А тихий, тёплый прилив. Как утренний дождь на горячей коже.
Её оргазм был не взрывом. Он был дрожью. Внутренним землетрясением, сдержанным, как если бы её тело не осмелилось закричать, но выпустило тепло. Медленно. Внутрь.
Я задержала язык на её клиторе, провела им ещё раз, почти не касаясь — просто чтобы отдать ей всё. Чтобы помочь отпустить. А затем замерла. Прислушиваясь.
Она выдохнула. Долго. Медленно. Как будто впервые за весь вечер позволила себе дышать.
Её плечи опустились. Спина чуть скользнула по стене. Тело стало тяжёлым, тёплым. Я осталась рядом, не отходя. Моё дыхание смешивалось с её ароматом. Я чувствовала, как её бёдра дрожат, но уже не от напряжения — от освобождения. Пальцы её всё ещё сжимали моё плечо, но уже не судорожно — скорее, как будто не хотели отпускать.
Я поднялась. Медленно. Гладя её талию одной рукой, второй всё ещё придерживала ткань её платья, пока не отпустила — позволив ему снова закрыть её ноги, обнять её бедра.
Я прижалась лбом к её лбу. Мы дышали рядом. Я чувствовала, как её щека влажная от испарины, а глаза — блестящие, распахнутые, наполненные благодарностью и облегчением. Щёки алые. Ресницы дрожат.
Я коснулась её подбородка губами. Потом щеки. Виска.
— Теперь… — прошептала она, выдохнув, — могу дышать.
Я улыбнулась. Она действительно была прекрасна. С выдохом. С влагой в глазах. С этой искренней, уязвимой тишиной внутри себя.
— Ты такая красивая, когда отпускаешь, — почти не произнесла, а подумала я вслух.
Курай обмякла в моих объятиях, и я почувствовала, как всё её тело словно таяло, стекало вниз по стене, как тёплый воск, обнимая меня из последних сил. Она больше не могла держаться. Ноги дрожали, как у танцовщицы после выступления — мышцы не слушались, дыхание обрывистое, грудь всё ещё вздымалась с остатками судорог, но постепенно, с каждой секундой, она успокаивалась. Я прижалась щекой к её щеке, ощущая, как медленно стихают волны напряжения в ней.
То, что случилось, не было полноценным оргазмом. Я знала это — чувствовала. Это была не буря, не катарсис. Это была… капля. Долгожданная, жаждущая. Капля воды, упавшая в пересохшую пустыню между её бёдер. И этой капли оказалось достаточно, чтобы она, наконец, смогла дышать.
Я обнимала её, пока она стояла, полуприкрытая пальто, с приподнятой юбкой, с каплей влаги, сбежавшей по внутренней стороне бедра и зацепившейся за край гетр. Моя сестра. Моя любимая. Я чувствовала, как она, хоть и не получила всего, всё же… пришла в себя. Немного. Хватило.
Она не просила. Не умоляла. Но мне и не нужно было слов. Я видела. Я всегда вижу, когда она молчит, когда играет, когда терпит. Я чувствовала это ещё в вагоне. На улице. Каждый её шаг отдавался в моей груди тяжестью. И я знала, что не могу оставить её в этом состоянии. Не позволю ей сгореть.
И я сделала то, что должна была. Без лишнего. Без драмы. Просто потушила пламя, приняла его на себя.
Сейчас она стояла, прижавшись ко мне, полуоткрытая, уязвимая, наконец — мягкая. И от этого она была ещё прекраснее. Я провела ладонью по её талии, другой рукой сдвинула волосы с её виска. Почувствовала испарину на её коже. Пульс под пальцами.
Её рука скользнула по моим волосам — нежно, почти невзначай. Я чувствовала в этом прикосновении благодарность. Тёплую, искреннюю.
Она наклонилась, будто собираясь что-то сказать…
Скрип.
Я напряглась сразу. В одно мгновение. Как дикая кошка, услышав шорох в траве. Не испугалась — нет. Но насторожилась. Тело само сжалось, как пружина, ладони крепче сжали её бёдра. Мгновенно.
Она тоже замерла. Почти перестала дышать.
И в этой секунде я почувствовала, как Курай тоже затаила дыхание у меня под рукой. Как будто всё, что мы успели прожить за эти несколько минут, вдруг могло стать чьим-то чужим взглядом. Тайна, на которую нацелились глаза.
Я не отодвинулась. Я только крепче прижала её к себе.Потому что в этот миг — она была моя. И ничья больше.
Я не обернулась. Но я слышала это отчётливо: соседская дверь. Не хлопок. Не шаг. А именно… скрип. Древесный, тянущийся. Осторожный.
Я чувствовала, как её плечо коснулось моего. Как дыхание затаилось.
Медленно, не спеша, я подняла взгляд на ту дверь. Тусклый свет из лампы под потолком трепетал, отражался на металле. Всё выглядело, как обычно. Почти.
Почти.
Глазок.
Он должен был быть светлым. Но был тёмным. Поглощающим. Я знала — когда смотришь изнутри, он светится. Этот — смотрел наружу. Тихо. Мрачно. Слишком неподвижно, чтобы быть пустым.
Я прижала ладонь к её животу. Удерживая. Чтобы она чувствовала, что я с ней.
Мы не одни.
Он видел.
Я. Знала. Кто.
Марк. Наш сосед. На год младше. Не наивный, не сияющий, как Фэд. Нет. Марк — собранный, уверенный, плотный. Тёмные волосы. Руки, как у мальчика, который работал. Грудь, которая выдавала силу, а не позу. Он всегда слишком "случайно" оказывался в коридоре, когда мы возвращались. Всегда "нечаянно" задерживал взгляд.
Сейчас он… смотрел.
Он видел, как моя сестра вскрикнула, выгнулась, как я стояла перед ней на коленях. Видел пальцы на бёдрах. Влажность. Стон. Всё. Абсолютно всё.
И странное ощущение… прокатилось внутри меня. Не страх. Не злость.
Власть.
Он видел, и не оторвался. Он — на крючке. Он уже наш.
Я прикоснулась к своим губам. Они были тёплыми. На них — её вкус. Её дыхание. Мои пальцы слегка скользнули по подбородку. Я чувствовала, как пульс вновь медленно нарастает внутри меня. Жар. Волна.
Я сделала шаг вперёд.
К двери.
К зрачку.
Голос не дрожал. Он был ровным. Низким. Вкрадчивым. Как у той, кто точно знает, что она делает.
— Выходи, — сказала я.
Пауза.
— Я знаю, что ты там.
Дверь скрипнула чуть громче, чем раньше, как будто сама предала его. И в узкой полоске света между косяком и темнотой возник Марк. Как только он появился в проёме, и я сразу поняла: да, он видел. Его лицо будто обожгло жаром — вспыхнувшие щёки, взгляд, который метался между нами. В руках он держал пустую коробку из-под пиццы, прижав её к груди, словно она могла его прикрыть — от неловкости, от собственной вины, от… возбуждения.
Он видел. Не просто слышал. Он смотрел. Я чувствовала это — по тому, как тёплый шлейф Курай ещё держался на моих губах, как её тело всё ещё слегка дрожало у стены, как воздух лестничной клетки был пропитан нами: влажностью, духами, дыханием, стоном.
Марк смотрел — и был пленён этим.
Он ничего не говорил. Не делал ни шага назад. Стоял. Словно ждал, что мы скажем. Что я скажу.
Лестничная клетка казалась камерой — мы, он, коробка и этот тягучий свет под потолком, делающий всё интимным и немного театральным. Пыль в воздухе, слабое гудение лампы, её дрожащая тень на его лице. Всё казалось декорацией. Но мы — мы были реальны.
Я выпрямилась. Провела рукой по юбке, поправила край пальто — не спеша, будто только что пришла из кафе, а не с коленей перед собственной сестрой. Мимо взгляда Курай пройти не могла. Мы встретились глазами. Всё поняла.
Я склонилась чуть ближе к ней. Шёпотом, но достаточно, чтобы он услышал, если вслушается:
— Он… видел.
Она ответила не менее спокойно:
— Я знаю.
Я кивнула ей едва заметно — мы на одной волне.
Потом шагнула к нему.
Не резко, не угрожающе. Легко. Словно просто проверяю, не мусор ли он уронил. Он отпрянул. Всего на шаг. Но не ушёл. И это было главное.
— Марк, да? — произнесла я с лёгкой насмешкой. Голосом, каким учительница интересуется, почему ты снова не сделал домашнее задание. Он кивнул.
