«Расстрелять!» — всхлипнул дед.
— А во вторых, — продолжал Глеб, — Феминизм не про смещение мужчин с пьедестала власти. Нет. Он про то, чтобы и их сделать бабами. А в третьих, где-где — в пизде.
Катя снисходительно хмыкнула.
— Правда-матка, Рабинович! — уныло протянул мент. — Нихуя непонятно, но правда. А то феминистки совсем охуели, шлюхи тупые.
— Чего сразу шлюхи? Их понять можно. Тут всё по Фрейду: от зависти к фаллосу эти барышни хотят всех вокруг себе уподобить. Кастрировать.
— Ну тёлки такие, да, — мент опечаленно покачал головой. — А чё вообще так вышло? Ну, имею в виду.
— Немцы! — вдруг вскрикнул дед, насупив куститстые брови. В его тоне читался страх от осознания чего-то — тяжкого чего-то. Мерзкого чего-то.
— Уймись, ёпта! — шикнул на него полицейский.
— Фрицы! — старый, однако, не желал униматься. — Гитлер! Кинси! Сексуальная революция! З-за Р-ро!
— Фрицы? — переспросил Глеб Рудольфович. — К слову о них… А где Адольф?
Все четверо оглянулись по сторонам. Адольф испарился, исчез, как ночная фантасмагория; о его существовании напоминало лишь неаккуратно сброшенное на пол платье.
— Я ж говорил, — мент обевёл комнату взглядом исподлобья. — Исчез, сука! Вот скотина! Мразь!
— Я на его месте тоже ушла бы, — заявила Катька.
— Так чего не уходишь? Кишка тонка?
— Мне некуда.
Она опустила глаза.
— Как это? — спросил Глеб.
— А ты не понимаешь? — прошипела девушка. — На хазу не хочу, домой — не могу, — словно отвечая на ожидаемый вопрос, она уточнила: — Мать пиздюлей даст.
— Она знает, что ты блядуешь?
Катька отрицательно покачала головой.
— Мы с ней уже год как не виделись, — она вздрогнула от его холодного дыхания на своей шее. — Нахуй мне с этой быдлотой нищей жить? Вот я и сбежала.
— А батя? Из семьи ушёл? — спросил мент.
— Я, кстати, слышал, что девушки от «безотцовщины» становятся проститутками, — вмешался Глеб. Катя штыркнула его локтём.
— Не знаю я своего отца. Точнее, отцов.
— Это как?
— Четверо их!
— Совсем что-ли дура? — Самойлов расплылся в издевательской улыбке. — Вы что, в школе биологию не изучаете? Или ты вместо школы на панели стоишь?
— Молчи! — озлобилась.
— Да ладно, ладно, — Глеб поднял руки в знак мира. — Просто ты такая интересная, что я не удержался. Четверо отцов?
— Вообще-то, это новая разработка в области. Этой… как её… ну вы поняли, короче. Зачатие от генетического материала нескольких доноров.
— Ебанулись, пендосы! — возмутился Глебов собутыльник. — Чё только не придумают, суки.
— Чего сразу американцы? Это изобрели украинские учёные, вообще-то, — продолжила Катя. — Вроде, у них там, на Украине, какие-то биолаборатории есть.
— А кто их спонсорует? Правильно, америкосы, — мент мотнул головой, словно сказанное им было самой что ни на есть очевидной истиной. — Всё зло от них, блядь, — резюмировал он.
— Ты завидуешь просто. В штатах «liberal values», деньги, свобода… — в её глазах промелькнул мечтательный огонёк. — А у нас?
— Хлеб да квас, — отрубил мент. — А чё ещё русскому человеку надо?
— Водки, — откликнулся Глеб.
— Ну водка это да, — проскрипел мужчина. — Водка это святое.
— У меня отчим так же думал, — заметила проститутка. — Он спился, — сладко проворковала она, смакуя каждое слово, — но мне не жалко. Вообще. Он постоянно напивался и ко мне приставал — прям как ты, — взглянула на Глеба. — Ну они в какой-то секте трансгуманов познакомились, там все такие.
— Да похуй! По-ху-ям! — и без того морщинистый, отдающий жирным блеском лоб мента сжался и скукожился, превратившись во что-то наподобие стиральной доски. — Хули ты думаешь, что кому-то не насрать на тебя, а, блядь?
— Человеку высказаться нельзя, — она громко выдохнула воздух носом.
— А кто тя в люди записал?
— Я сама себя записала, — с вызовом ответила Катя. — А тебя кто?
Мент вытаращил на неё глаза.
— Видишь эти погоны? Видишь, какие на них звёзды? — он указал на грубоватую нашивку, красующуюся на его плече. — Это, понимаешь, подпись Начальника. Это говорит о том, что я человек. Че-ло-век!
Девочка съёжилась.
— У тебя такие есть? У тебя есть погоны? Может, «Мерс» у тебя есть, или квартира в Москоу-сити? Нет. Это тебя и отличает от людей. Нормальных, ой блядь, людей. То что пока люди, — он произнёс это слово с излишним пафосом, — продают курсы или идут в бизнес, ты стоишь на трассе. А могла найти элитное эскорт-агентство, ёпта, — ментяра продолжал. — Что человека делает человеком? Умение вертеться. На погоны мои посмотри! Я умею, блядь. Умею вертеться.
Шлюха стыдливо опустила глаза. Худенькие, кривенькие ноги казались совсем тощими на фоне Глебовых. Как две тростинки — правда, потрёпанные, сгнившие, подвявшие.
— Посмотри на погоны, сука! — из его груди вырвался утробный рёв. — Я человек или говно подлегочное? Я человек! Вот. Мне всё доступно. А ты, блядь, кто?
— А я…
— Ты говно!
— Кончайте демагогию, граждане, — взмолился Глеб, до этого увлечённый облапыванием Катьки.
Мент собирался возразить, но всё же, не то потому что не смог найти слов, не то из-за присутствия кого-то хтонического, потустороннего, он приостановил поток словесностного поноса. Упёрся локтями о стол, устало прикрыл глаза.
Однако присутствие почувствовал не только он — то было настолько очевидным, банальным и знакомым каждому из гостей, что, кажется, начало принимать материальную форму. Сначала кривоватый, полупрозрачный контур головы. Дребезжащий, словно отражение в водной глади. Дальше — шея, пока только намеченная двумя параллельными прямыми. Ниже прямые расходились в противоположные стороны, формируя плечи, руки, туловище — тругольное, с огромной круглой прогалиной в районе пупка. Рука художника, не останавливаясь, продолжила вырисовывать его образ: бугристые очертания бёдер, а пониже — коряжистые голени и ступни; на этом безжизненном полотне его плоти начали появляться детали, делая видение всё более похожим на человека — и в то же время, менее на него похожим. Богомерзкое, отвратительное творение нечеловеческого разума — вот что представляло из себя это существо.
Лишь спустя некоторое время каждый из присутствующих смог распознать в нём усатого немца, Адольфа Шикльгрубера. Его правая рука удерживала серебрянный поднос со стоящим на нём телевизором, а в левую был вложен небольшой каменный молоток.
— Адольф, вы, как всегда, очень вовремя, — Глеб взглянул на него. — Мы тут как раз дискутируем на тему того, кто тварь дрожащая, а кто право имеет.
Немец промолчал. Всё так же молча, он нажал на кнопку, располагающуюся на его пластиковом корпусе.
Монитор вспыхнул, после чего на экране появился лысеющий мужичок с крохотными, как у лисы, глазами, продолговатым носом и напыщенно поджатой складкой губ.
— Пост-граждане! Дорогие пост-друзья! — спокойно произнёс мужик, приподняв бесцветные брови. — Эпоха постмодерна, безусловно, была тяжёлой, но стоит помнить, что мы получили такие результаты только благодаря приложенным нами усилиям по повышению производительности гавваха…
По экрану пошла рябь.
— А правда что его, — музыкант ткнул пальцем в искаженное помехами лицо мужика, — уже давно нет в живых? А этот, которого по ТВ показывают — двойник?
Мент расхохотался.
— Во придурок! Долбоёб! До тебя только щас дошло? — он по-дружески похлопал Глеба по спине. — Знаешь, что есть специальные заводы по производству Путиных?
Из телевизора доносились короткие и бессвязные обрывки фраз, среди которых удавалось различить лишь одну: «Страшный Суд».
— Как-как? — Катя вытаращилась на экран. — Какой суп?
— «Кембелл». Слышала о такой картине — «суп Кемпбелл»?
— Я же не дура, — девочка обиженно пожала плечами, — знаю. У моей мамы в комнате такая висела. Правда, какая ж это картина? Я такое в фотошопе могу состряпать за минуту!
— Кать, ну ты не понимаешь, — Глеб покрутил пальцем у виска, — здесь задумка важна. Картина символизирует наше общество, где каждый человек — всего лишь банка супа на полке супермаркета. Существование которой не имеет никакой цели, кроме обогащения производителя.
— А чё тогда страшный?
— Потому что страшно. Жить страшно.
Катя перевела взгляд на мерцающий экранчик.
Сквозь стену белого шума, доносящегося из прибора, пробился обмылок мысли, затем второй, третий, пока обмылки эти не собрались и не сформировались в химеру.
— …В конечном счёте, как это всегда и было в истории, судьба России — в надёжных руках нашего могущественного народа, — дотошно, с укором продолжал мужик в костюме. — А это значит, что принятые решения будут выполнены, поставленные цели — достигнуты, безопасность нашей Отчизны — гарантирована. Поздравляю всех пост-соотечественников с началом Конца…
