Ключ.
Покрытый смесью крови, слизи и желчи, ржавый ключик лежал на скользкой от этой же смеси поверхности стола. Он блестел в свете свечи – предательски, лукаво, богомерзки блестел. От этой картины передёрнуло всех, кроме Шикльгрубера, – его лицо, словно наспех слепленное из воска, оставалось до отвращения безразличным. С этим же выражением лица он неуверенно засеменил в сторону миквы, но остановился на полпути и еще раз внимательно осмотрел собравшихся за столом людей.
— Выпить дай. - сипло буркнул мент, вытирая багровый лоб. Глеб протянул ему бутыль "Русской". — Мда-а... завязывать нам пора, жидяра.
Глеб молча кивнул. Катька, пробормотав под нос что-то про алкашей, наклонилась, дабы рассмотреть странный предмет поближе.
— Это что за хрень? - наконец спросила проститутка, — Адольф, идите сюда! "Этот", - она понуро покосилась на мужика, — Ключ какой-то выхаркнул, блять.
Фантом, не спеша, подошёл к столу, и едва шевеля губами, прошептал:
— Жер-ртва.
— Чего?
— Жертва! - сказал он громче, взяв в руки ключик и вытерев его о подол посконевого фартуха. — Ваша жертва, frau.
— Не понимаю...
Гер Адольф, не обращая внимания на её слова, протянул ключ девушке. Пальцы его походили на гноящиеся культи: распухшие, замогильно холодные, сплошь и рядом покрытые соцветиями чирьев. Катя рефлекторно отшатнулась, но дар приняла.
В воздухе повисла тишина. Нет, нет, не так...
— Этот ключ, frau, ? уже явно осмелевший чужанин, приняв картинную позу, продолжил свой монолог, — Который вы держите в руках, есть не просто куском металла! С его помощью вы сможете вскрыть Дверь Мироздания, - почувствовав недоумевающие взгляды на себе, он растянул тонкие губы в наигранной улыбке. — Если на то воля Божья. - с благоговенным придыханием добавил он.
Все трое растерянно переглянулись – три взгляда, три нити, три параллельные линии пересеклись в одном месте, спутавшись в единый моток. Слово вертелось на языках у каждого – простое, меткое и лаконичное; однако никто так и не осмелился произнести его вслух.
— Пиздец... - всматриваясь куда-то в пустоту и потирая виски заскоруслыми пальцами, Глеб нервно засмеялся. — Бедлам какой-то. Синагога, Гитлер, шлюхи, ключ... - он бросил уставший взгляд на багровую морду силовика, — И вправду, нужно завязывать.
Краткое, но от этого не менее натянутое молчание заглушил Катин всхлип. Её рука припадочно дёрнулась, выронив ключ, корявые ножки попятились назад, а лицо скорюжилось в гримасе немого ужаса. С укором, словно ожидая помощи от мужчин, она простояла так ещё несколько секунд.
— Что? - всё так же нервозно улыбаясь, спросил Глеб.
Девочка ответила ещё одним всхлипом, на этот раз уже нагло-демонстративным, и медленно поднесла кисть руки к свече.
Резаная рана тёмно-оранжевым ромбиком зияла посредине ладони – её красные, скользкие, воспалённые края напоминали гладкие стенки влагалища. Из глубины раны сочилась не кровь, а какая-то вязкая, мазутная жидкость. Каждый раз, когда она соприкасалась с воздухом, раздавалось тихое шипение, будто мясо, пышущее жизнью мясо пыталось отделиться от кости, став отдельным организмом, со своей liberum arbitrium, разумом, волей и самомознанием. Внутри же, среди подкожных тканей и буровато-коричневых сгустков крови, различались маленькие кусочки чего-то белого — то ли жира, то ли мышечных волокон.
Глеб, отшатнувшись от Катиной руки, пробормотал:
— Это ж как тебя угораздило?
— Не знаю... – проскулила шалашовка. — Ну помогите мне, блин!
С видом маленького и очень капризного ребёнка, которому отказали в покупке мороженного, она провела ногтями по его бледной, колючей от холостяцкой щетины, щеке. Мужчина вздрогнул от неожиданности.
— Да успокойся ты, Кать, — сказал он, пытаясь вернуть себе прежний безразличный вид. — Это стигматы. Всего лишь стигматы, святоша.
— Ч-что? – глотая слёзы, пролепетала шлюха.
— Долго объяснять.
— Значит не говори, если пояснить не можешь! – вставил свои пять копеек ещё не очухавшийся от произошедшего мусор. — Или, блядь, думаешь что самый хитровыебаный тут? А, Рабинович?
Пробубнив что-то невнятное себе под нос, "Рабинович" потянулся за пузырьком "зеленого змия", однако был отдёрнут Адольфом. Цепкие, усеянные чем-то, напоминающим сифозные шанкры, пальцы, мёртвой хваткой вцепились в Глебово запястье, оставив на оном морозный след.
— Не сейчас, герр, — прошипел немец, скрежетнув зубами. — Мы имеем более насущное занятие. — Он указал на скривившуюся от боли девушку. — Жертва. Жертва четырёх.
Фаланги его пальцев ослабили хватку, обмякли и безжизненно повисли на запястном суставе Глеба.
— И что приказываете делать? — спросил тот, освобождаясь от гноистых лап герра Адольфа. — Многоуважаемый…
— Адольф, — уточнил немец. — Для вас просто Адольф.
— Просто Адольф, блядь, — его голос вздрогнул, вздрогнули косо изогнутые брови и кончики губ, ранее растянутые в издевательски-насмешливой улыбке. — Что вообще происходит?
— Вы не видеть, герр?
— Нет, — Глеб с трудом, словно пересиливая себя, усмехнулся. — А я-то думал что отвечать вопросом на вопрос — чисто еврейская черта.
— Ja, — кивнул Шикльгрубер, будто бы и не расслышав иронии в словах мужчины. — Я, знаете, есть в какой-то степени еврей.
Немец поднял ключ с пола, на секунду замешкался и устремил взгляд в пустоту, словно дожидаясь приказа от кого-то сверху, после чего егозисто, в спешке начал рвать фартух на себе. Откромсав от него небольшую зажёлклую полоску, он мелкими шажками приблизился к eine leichte Dame и схватил её за руку. Не успела Катя закричать, оттолкнуть фантома или убежать прочь, как коронка ключа оказалась в самой глубине её кровоточащей раны, слизкой от чего-то ужасно напоминающего любовный сок. Катя, охваченная страхом, попыталась вырваться, но Шикльгрубер крепко удерживал её.
— Да что ты творишь! — взвизгнула она не столько от боли, сколько от осознания этой самой боли. Лужицы её глаз наполнились слезами.
— Единственный путь спасения… — всё так же монотонно, будто декламируя до дыр заученный текст, начал Адольф. Катя истерично вскрикнула, оставив попытки освободиться от его лап, но в этот момент Глеб, собрав все силы, схватил Адольфа за плечо и резко дернул назад. Иноземец, не ожидавший сопротивления, отшатнулся, и Глеб, воспользовавшись моментом, оттолкнул Катю от его громоздкого тела, со скрипом падающего на пол.
— Дура, — с неизмеримой добротой в голосе резюмировал он. — Обыкновенная дура.
Катька, шепотом послав музыканта в дальнее пешее и поймав его предплечье в свои объятия, бросилась в дверной проём, потянув несчастного за собой. Глеб, однако, не сопротивлялся.
Они выбежали в просторный зал синагоги. Ветер, проникая сквозь трещины в стенах, по-старчески хриплым голосом, как заговор, шептал неизвестные слова на подавно мёртвом языке.
— Глеб, ты видел? — девочка, запыхавшись, обернулась. Побагровевшие, налившиеся кровью глаза мокро сияли в лучах солнца, отражая худосочное лицо мужчины. — Он же… он же псих какой-то!
— Псих? Да тут все мы, кажется, немного психи.
— И ты в том числе, — брезгливо зыркнув на потенциального клиента, выговорила Катя.
— Да, я ненормальный. Псих. Больной. Шизофреник. Каюсь, маркиза, каюсь! — он театрально развёл руками.
— Смотри! — вдруг воскликнула путана, указывая на стоящий посредине здания стол, который, казалось, появился из ниоткуда. — Раньше его здесь не было!
Стол, накрытый пурпурного цвета плахтой, был украшен витиеватым калейдоскопом из древнеарамейских символов. На скатерти виднелись царапины, словно оставленные лапами большого, зверолицего чудища или беса, выбравшегося из генны огненной для охоты на грешные души. В центре триклиния стоял узкогорлый кувшинчик, до краёв наполненный тягучей, тёмной жидкостью, а подле него — четыре фаянсовых селедочницы и столько же бокалов.
Глеб, стиснув зубы, подошёл ближе к столу. Внутри него что-то шевельнулось — не страх, а нечто более глубокое, древнее, мерзкое в своём хтоническом пафосе, ужасно мерзкое.
— Лучше не подходи, — предостерёг он девушку, наклонившись к столу, чтобы лучше рассмотреть содержимое кувшина. Жидкость — чёрная, густая, липкая. Глеб отшатнулся, но любопытство не отпускало. Он снова вгляделся, и на мгновение ему показалось, что в этом зловонном бульоне мелькнули человеческие черты лица, изуродованного, скривившегося то ли от адской боли, то ли от удовольствия. Видение рассеялось так же внезапно, как и появилось. Его сменил нелепо размашистый и кривой символ, в котором с трудом узнавалась буква «?».
— Глеб! — прошептала Катя, нервно подергивая рукав его куртки. — Его же здесь не было, да? Да, Глеб? — словно ожидая подтверждения своих догадок, пролепетала она.
— Не знаю, — мужчина отстранился от лихорадочно-горячего тельца Кати.
— Не знает он, бля!
Шалашовка, прикусив алую от помады губу и старательно пытаясь сдержать так и просящиеся наружу слёзы, вытерла нос тыльной стороной ладони. Глеб, воспользовавшись её слабостью, поспешил к выходу.
— Эй! — застопорила его девка. — Стой! А как же вечеря?
Он замер.
— Я в этом шабаше участвовать не собираюсь.
