***
Депрессия!
Страшное слово, обозначающее страшное состояние, в котором я оказалась второй раз в жизни.
Впервые это случилось десять лет назад, в школе, когда меня подвергли травле за то, что я, потеряв контроль над собой, целовала и ласкала Людку Москаеву у себя дома. У нас и секса-то никакого не было. Какой там секс в 16 лет? Мы просто лизались, потом я расстегнула ее блузку и облизала соски и растеребонькала их пальцами. И она в ответ тоже задрала мою кофту и трогала мои буфера, полностью сформировавшиеся в этом возрасте, а потом скользнула рукой в трусы, но чего-то испугалась и отдёрнула руку. Может быть, всё-таки случилось бы что-то серьёзное, но хлопнула входная дверь, пришёл отец, и мы прекратили. А на следующий день эта сучка, которую я считала подругой, растрепала всей школе, что я лесбиянка. И такое началось! Мне хихикали вслед и кричали гадости. Учителя демонстративно валили и занижали оценки. Конечно, все стало известно родителям, и отец орал на меня, а мать впервые в жизни дала пощёчину.
Мне казалось, что на меня все оглядываются и показывают пальцем, что вслед хихикают даже прохожие, кошки, собаки, воробьи и голуби.
Я перестала ходить в школу. Я прекратила разговаривать с людьми. Я отключила телефон. Я бесцельно ходила по улицам с восьми утра до двух дня, изредка забегая в магазины, кассу кинотеатра, почту и другие заведения, чтобы согреться - шла зима, было холодно. Меня никто не искал, родителей никто не тревожил по поводу моего отсутствия. Дома со мной не разговаривали.
Я всерьёз хотела вскрыть вены или повеситься. Я даже купила бритву, оставалось самое сложное - решиться.
Я безостановочно плакала, и не знала от чего - от буллинга, от того, что замерзала, или из-за нерешительности наложить на себя руки.
Я решила отправить кому-нибудь последнее послание. Но кому? Я стала листать свои контакты в телефоне и быстро наткнулась на абонента - баба Рина.
Мать моей матери жила в деревне, в двух часах езды от города. Она была с железным характером, решительная и прямолинейная. Жизнь ее хорошенько потрепала, поэтому Ирина Павловна, или просто баба Рина (своё имя она не любила и требовала, чтобы ее называли Риной) ничего не боялась. В последние годы она стала попивать, но не запоями.
Сама не знаю почему, но сами ноги понесли меня к ней. Точнее на автовокзал. Дальше - автобус. Сначала долгая поездка, потом пятнадцать минут пешком - и я вошла в дверь старого, но крепкого дома.
Старуха сидела за столом и читала книгу. На столе стояла початая бутылка самогона.
- Алка? А ты какого хрена тут? Ты же в школе должна быть? Или что-то случилось? Так чего не позвонила?
Я села на стул и внезапно для себя так разревелась, что меня затрясло, как в лихорадке. Бабка удивлённо посмотрела на меня, глотнула из бутылки, принесла стакан воды и практически силой сунула мне его в зубы. Кое-как глотнув, я совершенно не успокоилась. Разве что трястись перестала, но ревела ещё двадцать минут. Все это время старуха курила и ждала, пока я успокоюсь.
- Все живы? - спросила она, когда мои всхлипывания стали редкими.
- Да...
- Все здоровы?
- Да.
- Чего тогда сопли распустила?
И я ей все рассказала. Про Людку, про буллинг, про пощёчину, про прогулы и готовность вскрыть вены. Бабка слушала молча и курила.
- Я не поняла, - сказала она наконец. - А что, пацаны в городе уже перевелись?
- Нет.
- Вот и я думаю, что войны, вроде, не было, мужиков не должно стать меньше. А чего тебя на девок-то потянуло?
- Я не знаю. Они мне нравятся...
- А чего ко мне припёрлась?
- Не знаю.
- Что ни спрошу, один ответ "Не знаю". А что ты знаешь?
Я молчала.
- Ладно, - вдруг сказала она. - Раз уж ты приехала ко мне, давай-ка я тебя покормлю.
Скоро мы ели варёную картошку с грибами и огурцами. На столе стоял графин с какой-то красной жидкостью.
- Тебе надо выпить, - сказала она, наливая из графина в стопочку. - Самогон рано ещё, мелкая ты, а слабой наливочки на сливе уже можно. Глотни-ка...
Густая сладкая жидкость медленно потекла по пищеводу. Это было приятно, а главное - на душе стало чуть спокойнее.
- Из всего того, что ты мне сейчас рассказала, я услышала только одну возмутительную вещь, за которую тебе прямо сейчас надо дать пизды, - продолжила бабуля. – Догадываешься?
- Что я ласкала девчонку?
- Нет. То, что ты её ласкала говорит только о том, что ты просто молода, глупа, у тебя ветер в голове разносит пыль, и ты сама не понимаешь, что делаешь. Ладно, наркоту не пробовала, уже хорошо! А ещё эта история говорит о том, что ты не разбираешься в людях. Это же надо! Заниматься непотребством, причём с той, кто тебя же и заложила! Да где твоя голова была?
- Я не зна-а-ала-а-а...
- Не реви, дура! Слезами горю не поможешь. Да и горя, честно говоря, не вижу. Вижу дурость молодую. В этой истории самое ужасное - что ты руки на себя решила наложить. Из-за чего? Из-за того, что тебя гнобят? Так сама виновата! Дура, ой дура-а...
Я заревела, и бабка быстро смягчилась. Она плеснула ещё полстопочки.
- Пей, пей. Не плачь! Не в том ты дура, что непотребство развела, а в том, как на всё это отреагировала. Ты что, совершила преступление? Нет. Ты кого-то напрасно обидела? Сотворила несправедливость? Оболгала? Чего ты такого сделала, в чём бы ты могла себя чувствовать виноватой, а?
Её вопрос застал меня врасплох. А правда - что? Ну, щупала я Людку. Так ведь та не сопротивлялась. Даже в ответ целовалась. Со слюнями. И меня трогала. Нет, не виновата я - делала всё по симпатии, и была уверена, что и той понравилось.
- То есть, вины не знаешь за собой? А почему тогда позволила себе быть виноватой? Позволила, позволила, не спорь! А они все как почувствовали, так и ринулись на тебя всей толпой. А всё почему? Потому что люди – та же псовая стая. Вот я тебе историю расскажу. Молодая я была, в твоём возрасте. Жила в селе тогда. Шла я как-то домой, и увязалась за мной стая собак. Небольшая. Обычно собаки чувствуют, когда их не боятся, и если идти спокойно мимо, то они не трогают. Но я собак боялась, и они это как-то поняли. Шли рядом. С каждой секундой они всё борзели. Гавкали, уже за пальто стали хватать. В общем, поняла я, что могу до дома живой не дойти. Что делать? Смотрю - камень лежит. Быстро нагнулась, взяла. Они поначалу отскочили - они всегда боятся, когда люди что-то поднимают с земли. Но, видят, я ничего не делаю - опять стали подступать. И вот когда вожак был близко, я что есть силы размахнулась и влепила ему камень в голову. Представь, попала чётко в лоб! Он так хрустнул! Кровь наружу! Псина страшно завизжала - вся улица услышала! Все шавки врассыпную, кто куда. Вожак отбежал недалеко, и замертво на землю. Сдох. И всё! В принципе, собаки могли вернуться и закусать меня – их много, а камень один. Но никого уже не было. Понимаешь, зачем я тебе это рассказала?
- Кажется, понимаю.
- И что ты понимаешь?
- Что я без вины разрешила себя сделать жертвой толпы. А толпа решила, что раз я так себя виду – значит меня можно гнобить, так как я практически признала за собой вину.
- Вину в чем?
- Ни в чём.
- Ну вот. Тебя куснули – ты поддалась. Набросились всей стаей, а ты и испугалась, дура. А что тут такого? Ну, щупала ты девку. Дальше-то что? Больно ты ей сделала? Девственности лишила? Засунула в неё что-то такое, чего совать нельзя?
Я улыбнулась - впервые за несколько недель.
- Прекрасно, - сказала бабуля. - Вот завтра с такой же улыбкой и пиздуй в школу. И отмудохай первого же, кто тебе что-нибудь сделает. Даже если это будет училка. Хотя нет, учителей не трожь. И никогда, слышишь, никогда даже не смей думать о самоубийстве! Кочергой тебя надо за такие мысли! Не сметь, слышишь? Знаешь, как меня иногда жизнь ломала? А я вот ни разу не думала с собой покончить.
Назавтра я с ноги открыла дверь в класс. На мне были самые мои лучшие кожаные штаны, подчёркивающие все достоинства моей фигуры (а она у меня была огонь) и обтягивающая водолазка. Я надменно посмотрела на всех и гордо села на своё место. Одна фифа позволила себе что-то пискнуть в мой адрес - я встала и отвесила ей такую затрещину, что если бы она не сидела – упала бы на пол. Класс ахнул
- Идите, стучите завучу, - сказала я. - Но помните - стукач огребёт от меня первым. А об тебя, пассивка немытая, - я повернулась к Людке, - мне даже мараться противно. И тело не моешь, грязнуля, и душонка у тебя подлая. Тьфу, воняешь как свинья.
И улыбаясь своей смелости, я снова села на место.
Конечно, возвращать своё "я" и в школе, и семье мне пришлось долго. Но именно тот момент поставил точку в моей первой депрессии. А Людка пыталась вернуть дружбу, и даже сама предложила мне сделать куни в качестве примирения, только бы вернуть моё расположение к себе. Она, дрянь, всегда тянулась к сильным, за которыми можно спрятаться в случае опасности. Я согласилась, назначила ей встречу на нейтральной территории, но за час до «свидания» выпила литр воды. И когда Людка уже расположилась под моей девственной вагиной, я от души облила её лицо.
***
И вот теперь депрессия вернулась.
Она улучила момент, и проскользнула в мой дом, когда моя любовница Нана открыла входную дверь, чтобы навсегда уйти от меня. Уйти к парню. Уйти после нескольких месяцев безоблачной, сумасшедшей, яркой жизни вдвоём.
Депрессия проникла в дом так незаметно, что я даже представить себе не могла, что она тут. А она, выросшая, возмужавшая за эти годы, набравшая опыт, не спеша наблюдала за мной, чтобы потом незаметно мной же завладеть.
Первым делом она внушила мне ненависть к Нане, и я несколько дней старалась делать той гадости, благо она была под моим руководством. Но то светлое, что было во мне тогда сильнее, сказало: так нельзя. Нельзя во имя этих счастливейших месяцев, что мы провели вместе. Нельзя во имя любви к этой прекрасной девушке. Нельзя ее ненавидеть только за то, что она нашла счастье не со мной. И я попросила у Наны прощения. И та простила меня.
